Форум

"Интерактивный памфлет о Норд-Осте, Вениамине Каверине, его романе "Два Капитана" и беседах Сталина и его товарищей".


Вопрос 1.



Зощенко, Всеволод Иванов, Каверин смолоду приветствовали друг друга:


– Здравствуй, брат! Писать очень трудно!


Какое пустое и банальное приветствие! Почему три одаренных литератора щеголяли друг перед другом своими мелкими творческими проблемами?


Всем известно - писать никогда не бывает легко. Всем известно - писатели не любят делиться друг с другом ни своим успехом, ни своими трудностями. Всем известно, что на ходу никто серьезно не вступает в серьезные творческие дискуссии. Так почему?


Вопрос, застрявший как заноза, начинает вызывать дискомфортные ощущения. Но вопрос задан и требует ответа. Ну что же, давайте подумаем! Почему?


А не могло ли это быть потому, что и Зощенко, и Всеволод Иванов, и Каверин писали что-то только им троим известное, и ответ на вопрос заданный выше лежит вовсе не в их литературной деятельности, а в сфере, которая и если и имеет отношению к писанию, то к писанию чего-то совсем другого.


Что же тогда писали так «трудно» наши три «брата»?

«СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ»


Группа возникла 1 февраля 1921 г. в Петрограде при Доме искусств. Получила название по книге Э. Т. А. Гофмана «Серапионовы братья» (1819-1821, 4 тома).


В книге Гофмана группа друзей встречается после долгой разлуки, и один из них - Киприан -рассказывает о своей встрече с безумным графом П. Граф вообразил себя пустынником Серапионом, который при римском императоре Деции бежал в Фиваидскую пустынь, а позже принял мученическую смерть в Александрии. Все попытки друзей переубедить его наталкивались на непоколебимую уверенность графа, что весь окружающий нас мир - иллюзия и создание человеческого духа.


Для Гофмана был важен этот отказ героя от объективной действительности и уход в мир свободного воображения. Всего в сборнике Гофмана 22 истории, которые рассказывают друг другу названые братья. Среди этих историй такие известные, как «Щелкунчик и мышиный король», «Мастер Мартин-бочар и его подмастерья», «Мадам Скюдери» и др.


Для группы молодых писателей, объединившихся в Петрограде в 1921 году, главным в книге Гофмана был принцип свободы воображения, порождающего новую реальность. В состав группы входили девять «братьев» (М. Зощенко, Вс. Иванов, К Федин, В. Каверин, Л. Лунц, Н. Никитин, М. Слонимский, Н. Тихонов, И. Груздев) и одна «сестра» (Е. Полонская). Лидером группы был тогда совсем молодой 20-летний Лев Лунц (1901-1924), который и написал манифест нового литературного объединения. Многие из его участников потом стали известными советскими писателями (К. Федин, М. Зощенко, Вс. Иванов, В. Каверин). Коллективный сборник «Серапионовы братья» был издан в Петрограде в 1922 году (в том же году переиздан в Берлине, дополненный статьей И. Груздева «Лицо и маски»). Этот сборник недавно переиздан (без статьи Груздева): Серапионовы братья: Э. Т. А. Гофман. Серапионовы братья. Серапионовы братья в Петрограде: Антология. - М., Высшая школа, 1994.


Просуществовав восемь лет, группа распалась в 1929 году.

Л. ЛУНЦ

ПОЧЕМУ МЫ СЕРАПИОНОВЫ БРАТЬЯ


I.


«Серапионовы братья» - роман Гофмана. Значит, мы пишем под Гофмана, значит, мы - школа Гофмана.


Этот вывод делает всякий, услышавший о нас. И он же, прочитав наш сборник или отдельные рассказы братьев, недоумевает. «Что у них от Гофмана? Ведь, вообще, единой школы, единого направления у них нет. Каждый пишет по-своему».


Да, это так Мы не школа, не направление, не студия подражания Гофману.


И поэтому-то мы назвались Серапионовыми Братьями.


Лотар издевается над Отмаром: «Не постановить ли нам, о чем можно и о чем нельзя будет говорить? Не заставить ли каждого рассказать непременно три острых анекдота или определить неизменный салат из сардинок для ужина? Этим мы погрузимся в такое море филистерства, какое может процветать только в клубах. Неужели ты не понимаешь, что всякое определенное условие влечет за собою принуждение и скуку, в которых тонет удовольствие?».


Мы назвались Серапионовыми Братьями, потому что не хотим принуждения и скуки, не хотим, чтобы все писали одинаково, хотя бы и в подражание Гофману.


У каждого из нас свое лицо и свои литературные вкусы. У каждого из нас можно найти следы самых различных литературных влияний. «У каждого свой барабан», - сказал Никитин на первом нашем собрании.


Но ведь и гофманские шесть братьев не близнецы, не солдатская шеренга по росту. Сильвестр - тихий и скромный, молчаливый, а Винцент - бешеный, неудержимый, непостоянный, шипучий. Лотар - упрямый ворчун, брюзга, спорщик, и Киприан - задумчивый мистик. Отмар - злой насмешник, и, наконец, Теодор - хозяин, нежный отец и друг своих братьев, неслышно руководящий этим диким кружком, зажигающий и тушащий споры.


А споров так много. Шесть Серапионовых Братьев тоже не школа и не направление. Они нападают друг на друга, вечно не согласны друг с другом, и поэтому мы назвались Серапионовыми Братьями.


В феврале 1921 года, в период величайших регламентации, регистрации и казарменного упорядочения, когда всем был дан один железный и скучный устав, - мы решили собираться без уставов и председателей, без выборов и голосований. Вместе с Теодором, Отмаром и Киприаном мы верили, что «характер будущих собраний обрисуется сам собой, и дали обет быть верными до конца уставу пустынника Серапиоиа».




II.


А устав этот, вот он.


Граф П. объявил себя пустынником Серапионом, тем самым, что жил при императоре Деции. Он ушел в лес, там выстроил себе хижину вдали от изумленного света. Но он не был одинок Вчера его посетил Ариосто, сегодня он беседовал с Данте. Так прожил безумный поэт до глубокой старости, смеясь над умными людьми, которые пытались убедить его, что он граф П. Он верил своим виденьям... Нет, не так говорю я: для него они были не виденьями, а истиной.


Мы верим в реальность своих вымышленных героев и вымышленных событий. Жил Гофман, человек, жил и Щелкунчик, кукла, жил своей особой, но также настоящей жизнью.


Это не ново. Какой самый захудалый, самый низколобый публицист не писал о живой литературе, о реальности произведений искусства?


Что ж! Мы не выступаем с новыми лозунгами, не публикуем манифестов и программ. Но дом нас старая истина имеет великий практический смысл, непонятый или забытый, особенно у нас в России.


Мы считаем, что русская литература наших дней удивительно чинна, чопорна, однообразна. Нам разрешается писать рассказы, романы и нудные драмы, - в старом ли, в новом ли стиле, - но непременно бытовые и непременно на современные темы.


Авантюрный роман есть явление вредное: классическая и романтическая трагедия - архаизм или стилизация; бульварная повесть - безнравственна. Поэтому: Александр Дюма (отец) - макулатура; Гофман и Стивенсон - писатели для детей.


А мы полагаем, что наш гениальный патрон, творец невероятного и неправдоподобного, равен Толстому и Бальзаку, что Стивенсон, автор разбойничьих романов, - великий писатель; и что Дюма - классик, подобно Достоевскому.


Это не значит, что мы признаем только Гофмана, только Стивенсона. Почти все наши братья как раз бытовики. Но они знают, что и другое возможно. Произведение может отражать эпоху, но может и не отражать, от этого оно хуже не станет. И вот Всев. Иванов, твердый бытовик, описывающий революционную, тяжелую и кровавую деревню, признает Каверина, автора бестолковых романтических новелл. А моя ультраромантическая трагедия уживается с благородной, старинной лирикой Федина.


Потому что мы требуем одного: произведение должно быть органичным, реальным, жить своей особой жизнью.


Своей особой жизнью. Не быть копией с натуры, а жить наравне с природой. Мы говорим: Щелкунчик Гофмана ближе к Челкашу Горького, чем этот литературный босяк к босяку живому. Потому что и Щелкунчик, и Челкаш выдуманы, созданы художником, только разные перья рисовали их.




III.


И еще один великий практический смысл открывает нам устав пустынника Серапиона.


Мы собрались в дни революционного, в дни мощного политического напряжения. «Кто не с нами, тот против нас», - говорили нам справа и слева. - С кем же вы, Серапионовы Братья? С коммунистами или против коммунистов? За революцию или против революции?


С кем же мы, Серапионовы Братья?


Мы с пустынником Серапионом.


Значит, ни с кем? Значит - болото? Значит, эстетствующая интеллигенция? Без идеологии, без убеждений, наша хата с краю?


Нет.


У каждого из нас есть идеология, есть политические убеждения, каждый хату свою в свой цвет красит. Так в жизни. И так в повестях, рассказах, драмах. Мы же вместе, мы - братство - требуем одного: чтобы голос не был фальшив, чтоб мы верили в реальность произведения, какого бы цвета оно ни было.


Слишком долго и мучительно правила русской литературой общественность. Пока сказать, что некоммунистический рассказ может быть бездарным, но может быть и гениальным. И нам все равно, с кем был Блок - поэт, автор «Двенадцати», Бунин - писатель, автор «Господина из Сан-Франциско».


Это азбучные истины, но каждый день убеждает нас в том, что это надо говорить снова и снова.


С кем же мы, Серапионовы Братья?


Мы с пустынником Серапионом. Мы верим, что литературные химеры особая реальность, и мы не хотим утилитаризма. Мы пишем не для пропаганды. Искусство реально, как сама жизнь. И, как сама жизнь, оно без цели и без смысла: существует, потому что не может не существовать.




IV.


Братья!


К вам мое последнее слово.


Есть еще нечто, что объединяет нас, чего не докажешь и не объяснишь, - наша братская любовь.


Мы не сочлены одного клуба, не коллеги, не товарищи, а -


Братья!


Каждый из нас дорог другому как писатель и как человек. В великое время, в великом городе мы нашли -друг друга, - авантюристы, интеллигенты и просто люди, как находят друг друга братья. Кровь моя говорила мне: «Вот твой брат!». И кровь твоя говорила тебе: «Вот твой брат!». И нет той силы в мире, которая разрушит единство крови, разорвет союз родных братьев.


И теперь, когда фанатики-политиканы и подслеповатые критики справа и слева разжигают в нас рознь. бьют в наши идеологические расхождения и кричат: «Разойдитесь по партиям!» - мы не ответим им. Потому что один брат может молиться Богу, а другой - диаволу, но братьями они останутся. И никому в мире не разорвать единства крови родных братьев.


Мы не товарищи, а -


Братья!


1922

Елизавета Полонская.


* * *


О, Революция, о, книга между книг!

Слепили кровь и грязь заветные страницы

И как набат звучит твой яростный язык,

Но нет Учителя и некому учиться.


Не в зареве домов, за письменным столом,

На темной площади под барабанным боем

Мы книгу грозную, как знамя, понесем,

Но святотатственно ее мы не раскроем.


Какая Истина в Твоей неправде есть.

Пустыня странствия нам суждена какая.

Сквозь мертвые пески, сквозь голод, славу, месть

Придем ли, наконец, к вратам нетленным Рая?


Но все уже равно. Блистательной Судьбы

Не избежать стране, Тобой благословенной.

О, как счастливы мы, как нищи, как слабы...

Счастливей не было и нет во всей Вселенной.


Елизавета Полонская.


* * *


Одни роптали, плакали другие,

Закрыв лицо, по каменным церквам...

Но, старый бог смиреннейшей России,

Он предал вас. Он не явился вам.


Так некогда, на берегу Днепра

Священный Истукан вы призывали втуне,

И, гневные, пророчили: Пора!

Пора быть чуду. Выдыбай, Перуне!


Елизавета Полонская.


ПЕТЕРБУРГ.


Посреди его столицы

Петушок сидит на спице.


Спят победившие. Что им в победе?

Возле солдата голодная мать...

Рокотом трубным и голосом меди

Будут столетия их прославлять!


Кто ж это тайно по городу бродит

В мантии рваной, с дырявым лицом?

Метит крестами и мелом обводит

Камень за камнем, дворец за дворцом.


Или считает хозяин кровавый

Пришлых наследников в мутную рань -

Дерзких правителей из-за заставы,

Сброд разночинный, фабричную рвань?


- Выпито, с'едено все государство!

Все потерял я, а сколько имел...

В черной дыре мое пышное царство,

В низком подвале, средь тлеющих тел!


Что ж. И последних пора уничтожить -

Город мятежников, город "Не тронь"

Яд не поможет, - железо поможет,

А не поможет, - поможет огонь! -


Будут вам вопли и стоны, и скрежет!

Будет вам звон колокольный в ночи!

Радуйтесь! Всех, кого нож не дорежет -

Жалую властью своей в палачи.


Спят победившие, спят, не услышат -

Сломлены сном как трухлявая трость,

Только петух запевает на крыше -

С дальней слободки непрошенный гость.


"Слушай, бессонная, красная птица,

Сторож, дозорный, патруль, часовой! -

В цепкие руки попала столица: -

Вот он колдует, не мертвый, живой!


Трижды пропой, прокричи свое время!

Сядь ему на плечи, бей что есть сил

Клювом колючим в плешивое темя,

Криком пронзительным, взмахами крыл


Дальше гони его, пусть в агонии

Ветром взметенный уносится прочь

Дальше, все дальше по дебрям России,

В черную, в страшную, в вечную ночь!