Форум

Некоторое время назад я сводил двух своих знакомых на "Норд-Ост". И вот что одна из них вчера написала другой

(замечу, хватило одного посещения!):


-------------------------------------------------- ------


А мне снился порнографический по сути, хотя и не по форме, сон про то, как пошли мы с тобой на Народ-Ост.


Сначала сходили нормально, потом пошли второй раз - неудачные места достались, а потом, в третий, такое началось... Короче, приходим в третий раз на Норд-Ост, а там изменение в спектакле - сделали новый пролог.


Действие пролога происходит в мире ином. На сцене, изображающей пустую квартиру Татариновых, лежит Николай. Он, очевидно, умер, потому что выглядит сильно моложе, чем в последних сценах. Ясно, что дело происходит после смерти и квартира эта не в Москве, а в другом пространстве. Николай, не вставая, поет о том, что любил Машу. Теперь же он умер, у него все плохо, и чтобы спастись, ему нужно получить какой-нибудь предмет из тех, что принадлежали ей, например, что-нибудь из нижнего белья. При этом, как бывает во сне, ария звучит трагически, надрывно и романтически, никакого похабного значения не несет и совершенно ясно, что речь идет о высоких чувствах и высоких материях, таких, как любовь, спасение души, прощение, еще раз любовь.


Тут выходит Марья Васильевна. Она - воплощение земной и страстной любви. В первую минуту зрители впадают в шок, потому что она совершенно нага, но потом становится видно, что на ней облегающий телесный комбинезон, в точности повторяющий тело, так что она одновременно и одета, и раздета. Образ - женщина-виолончель, страстные бедра и все такое. В руках у нее - столовая серебряная ложка. Она поет что-то язвительное в духе "поздно каяться, нечего было ложки воровать, не будет прощения, все знают про ложечки-то".


Пролог на этом кончается. Мы сидим на каких-то паршивых местах в зале, отсюда плохо видно. Тут к нам подходит билетерша и говорит "вы выиграли в тайной лотерее лучшие места, пойдемте". И ведет нас в центр зала. А зал - почти как цирковой, то есть как половина циркового зала, с полукольцом трибуны, сферическим потолком, только сцена нормальная. В центре же зрительного зала есть хитрая конструкция, подъемник, на котором дощатая площадка - типа выносная сцена для саных главных моментов. В кульминационный момент актеры выходят на эту маленькую сцену и подъемник поднимает ее почти под потолок, чтобы всем было видно. Так вот, а нас усаживают в специальное круглое кресло, которое сделано, как операторское: то есть на штативе. Оно может подниматься вместе со сценой, крутиться вокруг нее, приближаться, отдаляться и т.п.


Мы усаживаемся, пристегиваем ремни, как в самолете, и начинаем развлекаться. Сначала смешно. Потом тебе приходит в голову покрутиться на кресле вокруг сцены, как на карусели. На тертьем круге у меня начинает кружиться голова - а тебе по кайфу. Тут мы начинаем ожесточенно ругаться, потому что ты хочешь вертеться, а я нет, а кресло одно.


Проругавшись целую сцену, мы решаем пойти покурить. Курить - только на улице. А выход - только через сцену. Поэтому зрители ждут каждый раз, пока актер допоет, чтобы, пригнувшись, выскочить на сцену, пробежать в ее правый угол и залезть по вертикальному столбу вверх. Так мы и делаем и оказываемся на крыше ДК. А там стоят и курят актеры в ожидании выходов. И идет мерзейший дождичек. Короче, стоим мы, курим и думаем, когда бы вниз спуститься, чтобы не во время арии, а то неудобно. А актеры, чтобы не попортить костюмы и грим, стоят в плащах из непрозрачного полиэтилена до самых пяток и капюшонах - асфаролках. И непонятно, кто из них кто.


Тут ты вдруг решаешь познакомить меня с Сане Григорьевым, подходишь решительно к актеру, срываешь с него капюшон... и это оказывается какой-то седеющий мужик сурового вида. От неожиданности и ужаса мы бросаемся вниз, по столбу съезжаем на сцену. Ты бросаешься к левой лесенке в зал, а я - к той, что справа на сцене. Тебе везет, мне нет: правая лесенка ведет не в зал, а в какую-то конурку под сценой, где воняет зоопарком и живет семейство мелких троллей (привет Цвергу!). Приходится мне сидеть с ними в течение еще одной сцены, смотреть на обглоданные косточки на подоконнике и зажимать себе нос. Потом все-таки пробегаю нагло через сцену и в зал.


Но тут оказывается, что спектакль давно прервался, потому что кто-то наехал на Катю и она стоит теперь на авансцене с микрофоном и переругивается с залом, обвиняя какого-то мифического Сидоровича в закулисных интригах, липовых облигациях, наушничестве, злословии и - почему-то - в пропаже шуб.


Вот и все.


-------------------------------------------------- ------

Эх, Василий! Прочитала я все это и вспомнила...


Это было давно, сильно давно. "Билетов нету, денег на билеты тоже". А театр тянет, театр манит... Подпрыгиваю, цепляюсь за пожарную лестницу, делаю выход силой, на глазах у изумленных прохожих забираюсь по пожарной лестнице на крышу, после некоторой беготни по крыше перепрыгиваю на соседнюю (а вы говорите - парашюты), а там какое-то непонятное чердачное окошко, я в него протискиваюсь, потом блуждаю уже где-то на колосниках, и наконец нахожу место, с которого вполне хорошо видно сцену, правда, через сетку. И ракурс оч-чень необычный.


Заметьте, это было очень даже наяву. И даже не один раз :-)))

Так что, может, твои знакомые тоже театралки-экстремалки? И носят в театральных сумочках страховочные тросы и набор инструментов для открывания непослушных окон и вентиляционных люков?

Я и есть одна из пресловутых подруг, сведенных на Норд-Ост. Ладно, коли так - в ответ рассказываю свой сон. Снится мне, будто иду я (разумеется) на Норд-Ост. Прихожу и каким-то невнятным образом попадаю за кулисы. А там! Какое-то сумасшествие происходит: через пять минут начало, носятся полуодетые актеры, кого-то срочно гримируют, кто-то со слезами на глазах спешно учит недоученный текст, сумасшедшие статисты, дети, собаки какие-то, обручи, жонглеры, и вообще, похоже это больше на кулисы цирка. И вдруг посреди всего это бедлама меня хватает за плечо не кто иной, как беглый каторжник, с которого действие начинается. Смотрит он на меня безумными глазами и спрашивает: ты петь умеешь?

- А что? - ошарашенно спрашиваю я.

- Выручай! - говорит он. - У нас форс-мажор. Катя Татаринова срочно уехала, замены нет. Ты, вроде, по росту подходишь.

- Да вы что!? - я прихожу в ужас. - Я не могу! Я не умею! Я не знаю текста!

- Ничего, ничего, - отмахивается он, - Это все ерунда, зрители привыкли. Будешь петь по бумажке. Главное - сильно руками не махать, зрители обычно на Саню Григорьева смотрят, глядишь, и не заметят подмены-то...

И, не успеваю я опомниться, меня уже выталкивают на сцену, с запоздалым ужасом вспоминая, что не помню ни сценографии, ни музыки, ничего! Чья-то рука из-за кулис протягивает мне неровный лист, выдранный из тетрадки и торопливо исписанный текстом Кати.

Тут выясняется, что сценография другая. Во всяком случае, начинается все не со сцены с каторжником, а с дуэта уже взрослых Сани и Кати, которые поют про вечную любовь до гроба и про испытания, через которые им пришлось пройти. Мосты-декорации начинают качаться туда-сюда, изображая то ли бурные волны чувства, то ли море, то ли еще что, но смысл в том, что я стою на самой правой, а Саня на самой левой, и нам нужно каким-то образом встретиться посередине. Звучит музыка. Я открываю рот и понимаю, что ничегошеньки не могу прочитать на своем кривом и измятом листочке. Вдобавок еще надо прыгать с моста на мост, а я боюсь высоты. Я вцепляюсь в поручень и делаю глазами за кулисы с шипением: "Помогите! Я не могу!" Микрофоны тут же озвучивают мое шипение на весь зал.


Григорьев решает спасать ситуацию и начинает прыгать по мостам. А они, как лестницы в "Гарри Поттере" - одна поднимается, другая опускается, причем во всех направлениях. Музыка все накручивается, я понимаю, что молчать дальше невозможно, и речитативом под музыку торопливо начинаю начитывать импровизированный монолог Кати. Эта дикая и бездарная смесь из нескольких любовных романсов и что-то еще из Шекспира, абсолютно не к месту. Зал молчит, видимо, ошалев. Григорьев висит на одном из мостов (как в сцене с поездом), пронзительно поют скрипки, я тихонько отступаю в темноту кулис с мыслью сбежать побыстрей, пока не убили. Но тут налетает каторжник: "Ага! Вот ты где! Документы давай! Ты работаешь? Ладно, неважно, в среду на выступление приходи!"


Проснулась ошалелая :)))

Это Вы, голубчик, про Оксану Костецкую (Марью Васильевну), что ли?

Ну-ну, привидится же такое, право :-)))


"Страстные бёдра". Хе-хе... Я сидел вообще-то достаточно близко. Не то что страстных, почти никаких нет... Братья Татариновы эту Марью Васильевну явно любили не за бёдра :-))) Впрочем, "страстные бёдра", нынче, похоже, не в моде. Ну и ничего: нам-м-м-м больше достанется :-)))


с глубоким и наилучшими,

Relleum


ЗЫ Глубоко извиняюсь, если кого обидел. Чисто моё восприятие красоты :-) У других - другое.

Нет, это однозначно не про Оксану, ибо обе зрительницы не были на Н-О после 31-го марта.

Все три раза я был только на спектаклях с её участием. Второй (точнее, первой) исполнительницы роли Марьи Васильевны я не видел.


юрий

ОООООчень оооочень жаль что не видел, мне почему то кажется что замена просто не равноценна, хоть я и не музыкант и не могу судить профессионально, но с пением у нее беда, и даже есть ощущение что Кораблеву при всем его профессионализме никак не удается изобразить любовь к новой М.В.

Мне кажется, что это просто разные М.В.

У Иры - М.В. была гордая, волевая и "своевольная".

А у Оксаны - доверчивая, очень ранимая, что называется, все чувствующая "кожей".

И хотя я очень хорошо помню текст первоисточника, мне трудно сказать, какое прочтение больше соответствует роману. М.В. может быть такой и такой.

Очень на то похоже, к сожалению.

Не знаю, вашими ли снами, или это музыкой навеяло... Но я только что тоже посмотрел сон.


Норд-Ост показывали на этот раз в каком-то джазовом клубе-ресторане: публика сидела за столиками и ужинала. К тому же, был дебют новой Марии Васильевны, и "знатоки" мне сообщили, что актриса пошла по шагам неординарных решений. Все были сильно возбуждены.


Оркестр был джазовый, отлично свинговал, и увертюра прокатила блестяще. А дальше... Декораций не было, поэтому на "Московский скорый" четвёрку выкатили... стоящими на огромном рояле.

Мария Васильевна оказалась долговязой костлявой бабой в жёлтом халате, из-под которого торчали волосатые ноги, в плюшевых тапочках и с папиросой. Оркестр почему-то заиграл "Дуэт", и тут стало ясно, что она не помнит слов: пришлось дважды проиграть вступление. Ара подсказал свистящим шёпотом, и тут раздался голос -прокуренным басом с жутким перевиранием текста: "Мой бедный друг, не нужно... всё, оно лишь печень зря... ты понял...". (Я не помню точно, но что-то в этом ключе). И тут все поняли, что М.В. - это гей.


А в довершение кошмара, сбоку от сцены стоял огромный телевизор, и в нём после каждого номера, прерывая мюзикл, Угольников с Чекрыжовым комментировали происходящее в духе Rizzo & Gonzo из "Muppet Show": "Да-а... Стройна была нынче Мария Васильевна. - Да уж... а почему БЫЛА? - Дык выпила чего-то и сплыла! - хахахахаха".


ЧУР ЕГО!

.